К ОБОСНОВАНИЮ КЛИНИКОПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ИЗУЧЕНИЯ РАССТРОЙСТВА ГЕНДЕРНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ
Представлен теоретический анализ проблемы самоидентичности и ее расстройств, обоснована необходимость системного изучения последних в контексте целостной самоидентичности, исходя из признания единства социальнопсихологических закономерностей нормального и аномального развития, в неразрывной связи с развитием и распадом когнитивной организации личности. Сформулирована и обоснована теоретическая парадигма клиникоэкспериментального исследования гендерной самоидентичности.
Ключевые слова: самоидентичность, расстройства личности, патология объектных отношений, диффузная самоидентичность, психоаналитическая парадигма, культурноисторический подход, когнитивный стиль.
Современное изучение самоидентичности «расщеплено » по разным областям психологии, так что клинические (в основном, психоаналитические) исследования весьма недостаточно интегрированы «академической » психологией; в свою очередь, психоаналитическое направление долгое время оставляло без внимания методологию и конкретный эмпирический материал, накопленный когнитивной психологией и психологией развития, этнической и социальной психологией. Сегодня положение вещей кардинальным образом изменилось, преимущества междисциплинарного подхода, так же как и интеграции психологических знаний, достаточно очевидны, однако путь к объединению затруднен различиями (и порой весьма серьезными) эпистемологий, методов «добычи » знаний, их концептуализацией и исходными антропологическими постулатами. «Психологические языки » теорий настолько разнятся, что психоаналитический способ мышления, с одной стороны, и понятийный аппарат, используемый «традиционной » психологией, — с другой стороны, подчас нуждаются в «толковании «, чтобы стал возможен диалог разных ментальных культур. Однако именно такой подход кажется авторам настоящей публикации наиболее привлекательным, тем более, что наше кредо формировалось именно в междисциплинарном контексте — как принципиальная установка на соотнесение парадигм психоаналитической и когнитивной ориентаций на основе культурноисторической концепции Л.С.Выготского.
Прежде чем изложить результаты эмпирического исследования собственно
4
гендерной идентичности1, представляется уместным дать экспозицию развития основных представлений по проблеме самоидентичности как таковой и ее нарушений, учитывая, что именно в контексте этой более общей проблематики мы планируем обсуждать клинические и экспериментальные данные. Предлагаемый авторами холистический подход не является общепринятым, поскольку в изучении гендерной самоидентичности все еще доминирует традиция «школьного » изоляционизма; крайне немногочисленны исследования, в которых девиации гендерной идентичности причинно связываются со своеобразием строения целостной личностной самоидентичности, с особенностями ее нормального и аномального развития, с когнитивным развитием и когнитивной организацией, что затрудняет понимание психологических механизмов формирования и функционирования патологических феноменов. Все эти соображения и побудили нас собрать, объединить и дать по возможности систематическое изложение истории вопроса.
В качестве фундаментальной проблема самоидентичности оформилась сравнительно недавно, но довольно быстро она стала центром пересечения важнейших направлений теоретикометодологических и экспериментальных исследований современной психологии. Самоидентичность в качестве новообразования личности в самом общем виде могла бы быть определена как устойчиво переживаемая тождественность Я во времени и пространстве; она предполагает аутентичность самовосприятия, высокий уровень интеграции частных динамичных и противоречивых образов Я в единую связную систему, благодаря чему оформляется и сохраняется устойчивое, обобщенное и целостное индивидуальноличностное самоопределение, поддерживаемое и разделяемое общностью значимых других. Самоидентичность подразумевает самоопределение относительно базовых отношений Я с социальным окружением. Поэтому в соответствии с функциями, которые выполняет самоидентичность в жизнедеятельности личности, принято выделять несколько ее видов: половую, нравственноценностную, этническую, профессиональную, возрастную и пр. Таким образом, гендерная, или половая, идентичность понимается нами как частный случай личностной самоидентичности, благодаря которой возникает субъективное «чувство пола «, развиваются модели поведения по маскулинному или феминному типу и реализуются желаемые выборы сексуального партнера.
Помимо биологических факторов, на изучении которых традиционно фокусируются исследования извращений гендерной идентичности, по нашему мнению, предпочтение должно быть отдано именно роли социальнопсихологического опыта, хотя это достаточно очевидное на первый взгляд утверждение имеет не так много сторонников. Только в самое последнее время сексуальные извращения перестали трактоваться исключительно в терминах патологии влечений, и постепенно завоевывает признание точка зрения, согласно которой они структурно и генетически связаны с нарушениями личности, самосознания, с приобретенным в раннем детстве негативным опытом межличностного взаимодействия. Поддержку этого положения мы находим как в зарубежных исследованиях психоаналитической ориентации ([8], [24], [25], [31], [33], [36] и др.), так и в работах отечественных ученых [6], [7], [11], [14], [16]. Инновационным моментом в них является признание приоритетного участия социальнопсихологических факторов в нормальном и аномальном генезе ядерной гендерной идентичности, этого базального и онтогенетически раннего психического образования, суть которого состоит в бессознательном
5
отождествлении себя с определенным полом. Относительно поздние «образующие » гендерной идентичности — половую роль и психосексуальную ориентацию, — повидимому, в большей мере принято считать продуктом психосоциального развития личности.
Последнее, в частности, означает (и это подтверждается психотерапевтической практикой), что нарушения во взаимодействии со значимым другим на ранних этапах онтогенеза в значительной степени способны предопределять патологические изменения целостной структуры ( «организации «) личности, в том числе и такой ее базовой «части «, как половая идентичность. Тем не менее в эмпирических исследованиях мы гораздо чаще встречаемся с изучением частных аспектов расстройства половой идентичности (извращения сексуальных влечений, инверсии половой ориентации) вне их системной связи с общими нарушениями интегральной самоидентичности. Преодоление этого разрыва позволило бы яснее увидеть общность онтогенетических механизмов, их формирования и функционирования как в норме, так и при аномалиях личностного развития.
Подтверждение правильности предлагаемой здесь постановки проблемы мы находим в феномене диффузной самоидентичности. В современном психоанализе она рассматривается как ядерное образование внутри особой — «пограничной » — личностной организации, которая обнаруживается по преимуществу при пограничных и нарциссических расстройствах личности. Наряду с отсутствием связного и стабильного чувства собственной индивидуальной определенности в виде диффузии самоидентичности для пограничной личностной организации характерны также ослабление способности тестировать реальность и примитивный уровень защитных операций. В свою очередь, некоторые авторы (С.Aхтар [23], О.Кернберг [8], Е.Т.Соколова [11]) включают в синдром диффузии Я дополнительные клинические характеристики, такие как противоречивость черт характера (их несовместимость, полярность, недостаточная связность и фрагментарность), дезинтеграция Я-концепции во времени (ее нестабильность), недостаток аутентичности (фальшивость Я, хамелеонообразность), хроническое чувство пустоты и скуки, этнический и моральный релятивизм.
Приведенные здесь ссылки довольно убедительно показывают, сколь большое упрощение полагать, что при грубых и массивных нарушениях личностной целостности и интегрированности гендерная идентичность может оставаться интактно сохранной; маловероятно также, чтобы поражение самого «фундамента » связного и устойчивого переживания Я, где совершается интеграция биологических и социальных основ человеческого существования, не влекло за собой глобальных последствий. И тем не менее в определении происхождения и конкретных психологических механизмов нарушения гендерной самоидентичности все еще преобладают варианты теорий биологического детерминизма — концепции врожденной конституциональной патологии, аномалий полового созревания или пансексуальности (по Ф.Лэонтиу).
Нашей позиции наиболее близки взгляды той части современных психоаналитически ориентированных исследователей, по мысли которых перверсии половой идентичности должны быть связаны с генерализованным расстройством объектных отношений, т.е. нарушением способности любить себя и других и устанавливать длительные и прочные взаимоотношения (Дж. Гандерсон [27], О.Kернберг [8]). Стоит заметить, однако, что подобные воззрения стали складываться относительно недавно, они разделяются по преимуществу сторонниками концепции «объектных отношений » — того направления психоанализа, где в последние годы предпринимаются усилия
6
по интеграции с социальнопсихологическим и когнитивным направлением в оценке процессов развития и становления Я.
Если же обратиться к истории вопроса, то классический психоанализ достаточно традиционно сводил половые перверсии к нарушению динамики инстинктивных влечений, не привлекая для объяснения генеза перверсий концепции Я и отношений со значимыми другими; иное положение, как отмечалось, наблюдается в современных теориях объектных отношений. Здесь все более отчетливо видна тенденция к трактовке широкого круга феноменов, связанных с сексуальными отклонениями (начиная от нетрадиционной сексуальной ориентации до отвержения своего «паспортного » пола), в контексте диффузной самоидентичности и грубой «перверсии » отношений между людьми в широком смысле слова. Такой подход, следовательно, можно рассматривать как своего рода теоретическую инновацию, поскольку долгое время извращения в выборе сексуального объекта (фетишизм, гомосексуальность, садомазохизм) получали объяснение исключительно в терминах извращения катексиса либидозных и агрессивных влечений и не соотносились с проблематикой расстройств личности и самоидентичности, в частности2. Отчасти это объясняется тем, что сама проблематика самоидентичности сравнительно недавно была «открыта » психоанализом, но уже Х.Гантрип признает, что «проблема идентичности — это величайший и единственный вопрос, который может быть поднят о человеческом существовании. Это всегда было секретом… и только в наше время мы приближаемся к эксплицитному осознанию этого » [28; 119]. Э.Эриксон, благодаря которому проблема диффузной самоидентичности перестала быть сферой исключительного интереса этнопсихологии и психологии развития и прочно вошла в область психопатологии личности, также отмечал, что изучение идентичности становится в нынешний период развития психологической науки таким же актуальным, каким было изучение сексуальности в эпоху З.Фрейда [22].
В современном психоаналитическом направлении данная тематика отражена большим набором понятий, а именно: «самость » (Х.Кохут), «Ясистема » (Г.Салливен), «действующее Я » (С.Радо), «истинноеложное Я » (Д.Винникотт), «Я » (Х.Хартманн), «смысл себя «, «чувство идентичности » (Э.Джекобсон), «ядро идентичности » (П.Гринэкр), «эгоидентичность «, «селф идентичность » (Э.Эриксон) и др. Многообразие этих понятий, с одной стороны, указывает на заинтересованный научный поиск своего рода стержня личности, в котором представлены воедино разрозненные феномены самосознания, но с другой стороны, демонстрирует размытость исследовательской области, где предмет исследования точно не определен, но лишь нащупывается.
Как самостоятельное понятие, отличное от понятия «эго «, «самоидентичность » начинает оформляться в ситуации наметившегося кризиса психоанализа в рамках неофрейдизма (К.Хорни, А.Адлер, Э.Фромм и другие). Первоначально эта новая категория несет в себе теоретическую и методологическую функцию противопоставления интрапсихических (инстинктивных) источников развития Я социокультурным и межличностным (средовым) источникам, что, безусловно, знаменует поворот от теории «одной персоны » к межличностной психоаналитической теории, от теории влечений — к теории Я. Одним из пионеров
7
этого направления (весьма неоднородного по развиваемым моделям) считается представитель эгопсихологии Х.Хартманн [29], попытавшийся дать ответ на вопросы, что такое Я, как оно структурировано и как функционирует во взаимодействии с социальным окружением индивида, какие области Я не затрагиваются конфликтами (имеется в виду «разумное » адаптивное Эго, свободное от инстинктивных конфликтов). В этой связи Х.Хартманн ввел различение Эго — как психической подструктуры с функциями саморегуляции и адаптации к окружению — и Я (селф, самость) — как совокупности психических репрезентантов собственной личности. Данное различение предоставляет возможность дифференцировать функции Эго и Селф и оперировать категорией Эго в контексте гипотетических психических структур, регулирующих приспособление индивида к реальности — защитных механизмов, а термином Я — в контексте непосредственного самоощущения и переживания личностью своей целостности. Х.Хартманн использует также термины «саморепрезентация » ( «репрезентация Я «) и «репрезентация объекта «. Под «саморепрезентацией » он понимает непрерывность «представленности Я » в сознании, в противоположность представленности в нем «объекта » (цит. по Э.Эриксон [22; 219]). В целом же понятие «репрезентация » сближается с другим близким ему понятием — психическим «образом «, представлением о себе или об «объекте «, которое может окрашиваться со стороны бессознательного аффективными импульсами любви и/или ненависти и ассоциированными с ними фантазиями. Таким образом, дальнейшее развитие получила идея З.Фрейда, впервые высказанная им в работе, посвященной нарциссизму, о существовании особой самостоятельной группы влечений, направленных на поддержание самосохранения, самоинтереса, самоуважения.
Ревизия базовых психоаналитических концептов послужила катализатором исследований образа Я, аффективного самовосприятия, самооценки, роли Суперэго и Эгоидеала в их развитии в отношениях с людьми ( «Яобъектами «), способными удовлетворить «нарциссические нужды » Я в получении устойчиво идеализированного представления о себе (Х.Кохут).
Э. Джекобсон, одна из последователей Х.Хартманна, применила терминологический аппарат репрезентаций к описанию раннего детского развития, тем самым определив два направления исследований: одно связано с изучением динамики развития Я, другое — с изучением структуры самоидентичности. Так, согласно ее предположению, ранние репрезентации Я и объекта еще неотделимы от аффекта и ассоциированы с приятным опытом удовольствия и неприятным опытом неудовлетворенности, из чего следует, что парциальные репрезентации «плохого » и «хорошего » Я, «плохого » и «хорошего » объекта появляются раньше целостных и интегрированных репрезентаций. Э.Джекобсон, как и другие исследователи, использовала несколько синонимичных понятий: «смысл себя «, «чувство идентичности «, «самоосознание «, «самоощущение «. Она считала критерием сформированности идентичности способность Я признавать всю целостность собственной психической организации (несмотря на ее возрастающую структурированность, дифференцированность и сложность) как высокоиндивидуализированное, связное единство, которое на каждой ступени развития обладает определенной организацией и временным континуумом [30]. На связь чувства идентичности со способностью ощущать непрерывность и продолжительность своего Я указывает также П.Гринэкр [26].
Э. Эриксон выделяет межличностный аспект в поддержании устойчивого переживания и самоопределения индивидом
8
своего Я. Идентичность индивида основывается одновременно на двух наблюдениях: «на ощущении тождества самому себе и непрерывности своего существования во времени и пространстве и на осознании того факта, что твои тождество и непрерывность признаются окружающими » [22; 58]. Очевидцы насилия, участники войн, эмигранты — все люди, вырванные из привычного пространственновременного контекста существования, подвержены риску потери или спутанности ( «диффузии самоидентичности «) до тех пор, пока индивид не восстановит свою способность к синтезу изменчивых и относящихся к разным временным перспективам аспектов Я, гарантирующих его социальное признание.
В клинической психологии параметру стабильности самоидентичности уделяется особое внимание, что объясняется, вопервых, его диагностической значимостью в связи с расстройствами самосознания, вовторых, пристальным интересом современного психоанализа и клинической психологии к феноменологии «диффузной «, «хамелеонообразной «, «фальшивой » идентичности (О.Кернберг, С.Ахтар, Е.Т.Соколова). В то же время сам Э.Эриксон, понимая под диффузией идентичности расщепление, дезинтеграцию частных образов себя, а также потерю центра, рассеивание Я, не сводит указанную феноменологию исключительно к сфере психопатологии. Диффузия идентичности возникает в периоды «нормальных » кризисов Я, переживаемых многими в процессе развития и преодолеваемых в связи с непрерывным становлением идентичности. В отличие от этой точки зрения, современные психоаналитически ориентированные исследователи полагают, что диффузия идентичности составляет «ядро » серьезного расстройства личности, носит устойчивый характер. Это позволяет некоторым авторам говорить о специфической фиксации аномалии развития, когда диффузия является непреодолимой. Другими словами, при расстройствах личности диффузия самоидентичности характеризует глубинный дефект структурной организации личности, вследствие чего установление целостных и стабильных во времени репрезентаций Я3 и объекта оказывается недостижимым, а сложившаяся и функционирующая их конфигурация не служит гарантом того, что за этим не последует их новое смешение.
П. Гринэкр [26], как и некоторые другие авторы (О.Кернберг [8], М.Mалер [34]), подчеркивает, что чувство идентичности появляется и развивается в отношениях с другими людьми, будучи вначале представлено у ребенка отдельными психическими репрезентациями Я и объекта, к которым со временем добавляется способность сравнивать, различать и отграничивать друг от друга эти репрезентации. Сознание собственного Я связано, с одной стороны, с «чувством идентичности «, изменяющимся у субъекта в зависимости от отношений с окружением, с другой — со «стабильным ядром «, под которым понимается гипотетический собирательный центр личности.
Таким образом, от рождения ребенок не обладает ясно и четко очерченной самоидентичностью; как показано в работах М.Малер, Х.Kохута, О.Keрнберга, становление идентичности — это длительный поэтапный процесс, включающий формирование стабильных внутренних репрезентаций, дифференциацию Я и объектрепрезентаций, интеграцию Я и объектрепрезентаций с актуальным интерперсональным поведением. Даже в своих наиболее элементарных формах Я — сложная конфигурация многократно
9
воспроизводимых объектных отношений, при этом процессы самоотношения, самопринятия, самоуважения, о которых говорят авторы, связываются прежде всего с «интерперсональным наследством «, которое воздействует на наше целостное существование «здесь и теперь «.
По Х.Кохуту [13], [17], [32], формирование самости начинается уже на уровне непроизвольных реакций и внутренних потенций ребенка; благодаря подкреплению родительскими ожиданиями и поощрениями она становится центральной организующей силой в психике. Самость формируется во взаимодействии с другим человеком, причем решающее значение имеет не столько вербальная сторона коммуникации, сколько эмоциональночувственная, передаваемая и понимаемая эмпатически, как эмоциональный отклик значимого другого на «нарциссические » нужды Я, т.е. на потребность в идеализированном «зеркальном » отражении Я в Другом, потребность идеализировать Другого и потребность в Другом, похожем или дополняющем Я. Удовлетворение этих нужд (вместе с опытом фрустрации, накапливаемым из-за несовершенства действий родителей по отношению к ребенку) создает предпосылки для «трансмутирующей интернализации «. Иными словами, «интернализуя » паттерны отношений, ребенок начинает относиться к себе в соответствии с интернализованным образом Другого, «инкорпорированным » в его самость, ставшим ее внутренним наполнением, так что, например, наказание вызывает чувство стыда или вины, а восхищение — самоуважение и гордость.
Согласно О.Кернбергу, сущность Я определяется отношениями «мать — ребенок «, в которых из переплетения реалистического восприятия и фантазий складываются «биполярные интрапсихические репрезентации, т.е. сложноорганизованные когнитивноаффективные конгломераты: 1) образа себя; 2) образа Другого; 3) связующего эти репрезентации аффективного состояния любви и/или ненависти. Внешнее взаимодействие матери и ребенка «метаболизируется » и становится внутренним, интрапсихическим. «Интернализованная система идентификаций » ребенка складывается и изменяется под воздействием опыта отношений с матерью и в то же время испытывает влияние со стороны конституциональных факторов, к которым относятся доминирующие аффекты. В своем понимании интрапсихической логики развития самоидентичности О.Кернберг в целом разделяет точку зрения М.Малер на развитие объектных отношений и дополняет ее, исходя из предположения об аналогичном пути развития Я и объектрепрезентаций.
В рамках этой логики первой стадией развития репрезентаций будет «интроекция «, на которой отношения «заглатываются целиком «, без постижения их рационального смысла и дифференциации их источника. Так образуется репрезентация нерасчлененного единства себя и объекта, которая первично формируется под воздействием приятных переживаний удовольствия от интеракций младенца с матерью. Далее в ходе своих попыток справиться с возникающими при этом сложными и противоположными психофизиологическими состояниями, образующимися в результате взаимодействия с удовлетворяющей его потребности и фрустрирующей ( «хорошей » и «плохой «) матерью, ребенок вынужден расщепить весь свой внутренний мир на полярные интрапсихические структуры «хорошего » и «плохого «. Только на этапе идентификации, предполагающей возросшую когнитивную зрелость ребенка (и как следствие — большую толерантность к «плохому » опыту фрустраций), появляется ценность диадической и реципрокной природы Я и объекта. Я и объектрепрезентации начинают дифференцироваться вначале из смешанного
10
конгломерата психических состояний «хорошего » (ассоциированных с организмически переживаемым удовлетворением и удовольствием), но Я и объект пока остаются неразделимы. Дифференциация же Я и объектрепрезентаций, порожденных опытом фрустраций и символизирующихся в терминах «плохого «, происходит позже и осуществляется посредством ранних типов проекции (проективной и интроективной идентификаций), защитных механизмов, благодаря которым индивид пытается вынести за границы собственного Я констелляцию «плохого «. Устойчивая интеграция парциальных идентичностей достигается, когда первоначально расщепленные на «абсолютно хорошие » и «абсолютно плохие » Я и объектрепрезентации объединяются в репрезентации «целого » Я и репрезентации «целых » значимых других, чем преодолевается фрагментарность и абсолютизм предшествующих стадий [8], [13].
Таким образом, на стадии идентификации речь идет о возникновении более или менее ясного чувства различия Я и Другого, связанного с продолжающейся дифференциацией отношений ребенка с матерью. З.Фрейд [19] писал, что идентификация возникает после разочарования или потери объекта любви как реакция на его отсутствие, чувство опустошенности, что в процессе «траура » приводит к замене идентификации с конкретным человеком идентификацией с его образом. Развивая эту мысль применительно к пониманию онтогенеза Я, заметим, что функция матери в качестве первичного значимого другого видится в обеспечении необходимого и достаточного баланса удовлетворения базовых потребностей и их фрустрации ( «потери «), чтобы эта идентификация оказалась возможной. Вспомним понятие «достаточно хорошей матери » у Д.Винникотта: «достаточно хорошая мать » — это тот персонально значимый другой, который способен интуитивно чувствовать, когда жизненно необходимо для ребенка находиться в полном его распоряжении, полностью удовлетворять его нужды, а когда благом для растущей автономии ребенка будет выборочное отдаление и выборочная фрустрация в согласии с его возросшей способностью переносить состояние фрустрации и материнское несовершенство [38].
Устойчивая интеграция биполярностей ( «хорошего » и «плохого «) в целостную самоидентичность, по О.Keрнбергу, достигается на стадии эгоидентичности (к трем годам), когда различные биполярности синтезируются в целостную и непротиворечивую репрезентацию Я, выходящую за пределы частных ситуаций и частных обобщений. В то же самое время образы «хорошего » и «плохого » значимого другого ( «объекта «) начинают интегрироваться в целостную репрезентацию матери.
Подводя итог, сформулируем некоторые ракурсы теоретического изучения проблемы. Несмотря на известные различия трактовок, авторы, на наш взгляд, едины в прочерчивании онтогенетической линии развития самоидентичности, которая проходит путь от фрагментарного, конкретного, парциального «частичного » образа Я до целостного и обобщенного; от эмоционально лабильных, «текучих «, нагруженных аффектами и недифференцированных репрезентаций себя и Другого — к более дифференцированной, сложно организованной и когнитивноаффективно сбалансированной структуре, способной организовывать и «удерживать » противоречивый и амбивалентный опыт, структуре, в ходе развития становящейся все более свободной от непосредственного влияния удовлетворения/фрустрации, аффективных противопоставлений «хорошего » и «плохого «. Иначе говоря, развитие самоидентичности может быть понято в терминах возрастающей дифференциации частных идентификаций от непосредственного
11
влияния аффектов, а следовательно, развития и более совершенных механизмов саморегуляции, способных обеспечить всей системе большую устойчивость ( «константность «), интегрированность, цельность. Мы также приходим к выводу, что ключевым фактором в ее нормальном или аномальном функционировании следует считать уровень механизмов саморегуляции, так что «примитивный уровень » защитных механизмов, типичный для пограничной организации личности, не сможет обеспечить устойчивость и интегрированность Я перед лицом фрустраций в межличностных взаимодействиях.
Многогранность категории «самоидентичность » фиксирует определенную сложность данной проблематики в рамках психоанализа и в целом глубинной психологии. Само появление этой категории инициировано изучением нарциссических, а затем и пограничных личностных расстройств, т.е. той области психопатологии и психотерапии, где проблема идентичности (как новая научная проблематика) естественно отвечает запросам новой области психологической практики (как ее содержательная и насущная проблема). В этом смысле она опосредствована специфическим предметом изучения: понятие самоидентичности возникает, когда накопленный опыт исследовательской и практической психологии испытывает острую нехватку и потребность в новом понятии, с помощью которого этот опыт сможет стать обозначенным, категоризованным и отрефлектированным. Можно провести аналогию с понятием «социальной ситуации развития » по Л.С.Выготскому: оно привлекается, чтобы обозначить особый этап культурноисторического развития самосознания ребенка, когда опыт межличностного взаимодействия со взрослым вызывает к жизни «потребность » в самоидентичности как особом «органе » саморегуляции. Самоидентичность выполняет функцию самозащиты от страха «растекаемости » в усложняющихся отношениях с людьми. При этом взрослый становится тем значимым другим, с помощью которого у ребенка порождается специфическая новая потребность и круг жизненных задач: «собрать » себя, определить себя в отличие от другого, обозначить свои границы и защитить свое автономное существование, одновременно сохраняя свою эмоциональную связь с другими людьми и преобразуя ее из чувства эмоциональной зависимости в чувство разделяемой общности с себе подобными. Так логика развития научного познания «воспроизводит себя » в развертывании индивидуального познания (и признания) ребенком границ и ограниченности собственного Я.
Еще одним ракурсом проблемы идентичности является «созидание » идентичности в смысле движения к преодолению конфликтов личностного роста через развитие высших форм саморегуляции и гармонизацию сосуществующих структур ( «субличностей «, различных «ядер «, «видов » идентичности, частных конкретных идентификаций, фасадных самопрезентаций и глубинной самости и т.п.), и тем самым движение к большей «самопоследовательности «, внутренней гармонии и целостности. Очевидно, что подобные конфликты принципиально отличны по своей природе от конфликтов, вызываемых инстинктивными влечениями. Речь идет о конфликтах более высокого порядка (так называемых кризисах личностного роста), для своего разрешения нуждающихся в механизмах саморегуляции более зрелых, нежели примитивные защитные операции, способных согласовать требования Я как отличной от других Я индивидуальности с существованием в реальности Других, организовать их взаимодействие и сотрудничество.
Нам представляется важным особенно выделить авторов, впервые в рамках психоанализа заостривших внимание на
12
связи проблем самоидентичности и саморегуляции. Это Х.Хартманн [29], Д.Рапапорт [35], а также Г.Виткин [39] — c идеей К.Левина о конфликте побуждений, намерений, квазипотребностей, источник которых исходит из взаимодействия «Я » и «окружения » (поля). Благодаря теоретическим и эмпирическим исследованиям этих авторов впервые была обозначена важность дивергенции двух типов саморегуляции — защит и контролей — в ходе развития индивида. Сами защитные механизмы начинают пониматься как ограниченная группа относительно «примитивных » процессов, которые обслуживают эго, включенное в конфликт инстинктивных влечений; предполагается, что в отличие от них механизмы контроля (или самоконтроля) порождаются сферой эго, свободной от конфликта (по Х.Хартманну), и могут быть поставлены на службу познанию, оценке, приспособлению к реальности, причем не только без ущерба для Я, но именно с учетом его «внутренних » индивидуальных особенностей. Эти последние рассматривались в качестве своеобразных медиаторов, посредников в решении задачи, стоящей перед индивидом: каким образом сбалансировать внутренние требования его инстинктивной жизни и требования, исходящие извне, из межличностного окружения? Психологическое выживание в реальности этого рода достигается не столько примитивноинфантильными способами (защитным игнорированием, бессознательными искажениями ее), сколько принципиально иными, более зрелыми активными сознательными усилиями точнее познать, исследовать, категориально опосредствовать.
Дальнейшее развитие этого направления, как известно, привело к теоретическому и эмпирическому изучению так называемых когнитивных контролей и механизмов совладания, их более или менее сложных целостных паттернов, образующих когнитивный стиль. Мы видим, таким образом, что намечается тенденция к пониманию когнитивного стиля как индивидуальной приспособительной системы самоконтроля и саморегуляции, развиваемой структурой Я во взаимодействии с социальной средой, и в свою очередь, активно определяющей характер отношений Я со значимым социальным окружением. В этом смысле имеется в виду система более развитая, более зрелая, направляемая в большей мере познавательными реалистическими целями, чем иррациональными побуждениями.
Родившись из взаимовлияния идей психоанализа, когнитивной психологии, психологии развития, персонологии и гештальтпсихологии, новые теоретические установки ( «Новый взгляд «) послужили катализатором разработки новой исследовательской парадигмы. В 50 60е гг. Г.Виткину удалось обобщить результаты проводимых им с конца 40-х гг. исследований индивидуальных особенностей восприятия в экстремальных условиях и представить убедительные экспериментальные доказательства связи когнитивного стиля (полезависимости/автономии и степени дифференцированности) с типом целостной организации личности, включая ее самооценку, защиты, межличностные установки. Это позволяло, по его мнению, рассматривать когнитивный стиль в качестве «аналитического индикатора » одной из наиболее обобщенных характеристик системной организации личности (включая и нейропсихологические механизмы) как в норме, так и в патологии [39]. Поскольку когнитивный стиль был одним из центральных понятий наших многолетних эмпирических исследований [11], [12], [14], остановимся подробнее на собственном понимании этого конструкта в теоретическом и эмпирическом планах.
Рассмотрим значение терминов «полезависимость » и «когнитивная недифференцированность » для понимания «развития и распада » (термин Б.В.Зейгарник)
13
самоидентичности в контексте системной теории развития Л.С.Выготского. Являясь формальными характеристиками системной организации личности, баланс полезависимости/автономии и степень дифференцированности определяют способ, каким различные психические процессы взаимодействуют друг с другом, а также изменение связей и отношений между различными психическими структурами ( «подсистемами «) в ходе их социализации или распада вследствие душевной болезни. Самая общая логика развития систем предполагает движение от слитного, недифференцированного, нерасчлененного единства к дифференциации и образованию ясно очерченных границ подсистем как необходимого условия их последующего взаимодействия и интеграции в единое целое.
Стоит заметить, что столь общие принципы могут относиться к организации любой системы — и «внутренней «, такой как самоидентичность, и «внешней «, например, к системе семейных отношений; последние как раз и являются генетически первичной матрицей человеческих отношений, в которой самоидентичность генетически первично созидается и структуру которой она в себе продолжает «удерживать «. Идея «интернализации » завязанных извне эмоциональных связей между людьми пронизывает, как мы показали, теории современного психоанализа. Она является лейтмотивом концепции объектных отношений, в рамках этого направления лишь она может служить отправным пунктом рождения теории самоидентичности. Для отечественной же психологии идея формирования Я в общении и через общение очевидным образом вытекает из концепции культурноисторического развития психики. Самосознание в своем онтогенетическом развитии, по Л.С.Выготскому, проходит тот же путь, что и все высшие психические функции: «средства социальных связей и есть основные средства для образования тех сложных психологических связей, которые возникают, когда функции становятся индивидуальными функциями… » [5; 116]. Механизмы сознания и социального контакта тождественны: «…сознание есть как бы социальный контакт с самим собой… Мы сознаем себя, потому что мы сознаем других и тем же самым способом, каким мы сознаем других, потому что мы сами в отношении себя являемся тем же самым, чем другие в отношении нас » [5; 96]. Именно за счет принципиального тождества механизмов общения, отношений, «завязанных » с другими, и внутренней организацией Я мы обладаем ключом к реконструкции прошлого, исходя из актуально данного: анализируя структуру самоидентичности, мы обнаруживаем «в свернутом виде » породившие ее отношения между ребенком и взрослым на ранних этапах онтогенеза, и более поздние «напластования «, связанные с прохождением кризисов самоидентичности [1], [2], [11], [15].
По сути дела, в неявном виде эта идея содержится в изложенных выше концепциях объектных отношений, в представлении о решающем влиянии взаимоотношений «матьдитя «, в постулировании специальных механизмов (трансмутирующая интернализация, по Х.Кохуту), назначение которых состоит в «переводе » внешних коммуникативных отношений в интрапсихические репрезентации Я и Другого. При исследовании самоидентичности мы разворачиваем процесс в обратном порядке — с поверхности — вглубь, от обнаружения структуры самоидентичности — к реконструкции скрытых в ней первичных отношений, ставших обобщенным паттерном отношений как таковых ( «схемой «, «моделью «, «гипотезой «, «сценарием «, «стилем «, «репрезентацией «).
Продолжая линию культурноисторического развития, мы понимаем первичный «материнский диалог » как прообраз
14
всех жизненных отношений человека; он образует фундаментальную диалогическую структуру самосознания — репрезентацию Я — Другой, удерживающую в себе паттерн обобщенного материнского диалога, внутри которого она развивается. Придерживаясь этого положения, мы обнаруживаем структурную изоморфность внешнего диалога между матерью и ребенком на ранних этапах онтогенеза и фундамента внутреннего диалога в самосознании. В этом смысле всякое действие, высказывание, поступок являют собой диалог, все эти типы активности обращены к значимому другому, направлены на специфический образ Другого. Образ Другого всегда отображен в высказывании или действии индивида, он содержится во внутренней коммуникации Я — Другой, в общем случае — не в своей непосредственной и развернутой форме, а свернуто, в кажущихся монологичными высказываниях [1], [15]. Развернуть внутренний диалог — значит вернуть высказываниям внешне диалогическую, породившую их первичную форму. На это и направлен диалогический анализ высказываний в рамках диагностических и терапевтических процедур.
Если мы обратимся теперь от общепсихологических закономерностей к феноменологии «диффузной самоидентичности «, то сможем воссоздать приблизительный «образец «, или «базовый диалог «, в качестве источника породивших ее отношений. «Смутность «, «спутанность «, «диффузность «, невыразимость мощных «душераздирающих » чувств в словах столь же характерны для атмосферы семейных отношений пациентов с пограничной личностной организацией, как и теснейшая зависимость от эмоциональных состояний близких, индуцируемая через механизм проективной идентификации. Зависимость и спутанность, нераздельность и недифференцированность — вот ключевые метафоры, посредством которых нам удается «схватить » феноменологию состояния Явзависимомотношенииотсвоегоокружения. Весьма вероятно, что из-за трудностей вербальной символизации когнитивная переработка подобных аффективных состояний будет затруднена, и именно это состояние будет интернализовано в качестве генерализованного прообраза отношений Я — Другой и структуры диффузной самоидентичности. Таким образом, зависимость и недифференцированность интрапсихической организации генетически вырастали из спутаннонедифференцированной системы насыщенных аффектом межличностных отношений и, будучи интериоризованными, становились генерализованным способом познания, отношения к себе и Другому.
В своей концепции «распада » при шизофрении Л.С.Выготский развивает мысль о связи распада понятийной системы (вплоть до примитивных уровней комплекса и синкрета) не только с качественно новым уровнем взаимоотношений между аффективными и когнитивными процессами, но и с изменением всей системы отношений больного к действительности: «…в шизофрении распадаются сложные системы, аффекты возвращаются к первоначальному примитивному состоянию, теряют связь с мышлением… аффекты начинают изменять его мышление, его мышление есть мышление, обслуживающее эмоциональные интересы и нужды » [3; 126]. И далее: «…изменения личности и сознания действительности при шизофрении непосредственно вытекают из соскальзывания мышления со ступени понятий на ступень комплексов » [4; 494].
Таким образом, можно полагать, что распад понятий до примитивных стадий комплекса и синкрета, иными словами, переход всей познавательной системы на более примитивный уровень функционирования как раз и создает те принципиально новые отношения между когнитивными и аффективными процессами, которые называют полезависимым и
15
недифференцированным когнитивноаффективным стилем. Мы предлагаем рассматривать стиль в качестве формального индикатора баланса и качества отношений между импульсивными, сенсомоторными, аффективночувственными процессами, с одной стороны, и процессами познавательными, рациональнорефлексивными — с другой. Этими взаимоотношениями определяется системное строение и функционирование самоидентичности, уровень когнитивной опосредствованности (и в этом смысле — зрелости) защитных стратегий и процессов контроля реальности, качество ее «тестирования » в смысле когнитивного «овладения » ею, интуитивного «схватывания » смысла, инсайта и эмпатического понимания себя и окружающих. Так, полезависимости к низкой когнитивной дифференцированности будет соответствовать превалирование низкого уровня обобщения образа Я и недоступность последнего категориальной символизации; его конкретность (вплоть до буквальности, фотографичности), замкнутость в пределах частной ситуации и фрагментарность, дефицит творческого воображения и эмпатии, что близко по смыслу к феноменам «механистического «, «оперативного » буквального мышления. Далее следует ожидать ограничений в возможности выделения собственного Я из «поля » оценок значимых других, т.е. пассивность, виктимность, зависимость, внешний локус самоконтроля, архаичность и примитивность защитных операций. Все это существенно снижает способность Я противостоять дестабилизирующим аффективным влияниям и создает постоянную угрозу потери самоуважения.
Подобные закономерности были теоретически спрогнозированы, обоснованы и неоднократно подтверждены в наших собственных исследованиях и исследованиях, выполненных под нашим руководством [10], [11], [14], [16]. Были получены также достоверные данные о связи когнитивной недифференцированности с нестабильностью образа Я; недостаточной дифференцированности образа Я — с преобладанием манипулятивных примитивночувственных стратегий защиты и поддержания устойчиво позитивного самоотношения. В контексте современной теории объектных отношений полученные данные могут реинтерпретироваться, и «новый взгляд » на них позволяет соотнести их с клиническими описаниями диффузной самоидентичности, с примитивностью защитных операций, низкой дифференцированностью и высокой проницаемостью границ репрезентаций Я — Другой.
Источник: hr-portal.ru
