Эффективный менеджер
Если бы Господь Бог был эффективным
менеджером, стариков и детей не было бы. Все рождались бы
двадцатилетними и умирали шестидесятилетними, задав на прощание
скромную корпоративную вечеринку с тостами типа «Я был счастлив
работать с вами». Вижу эту вечеринку совершенно отчетливо: коттеджный
поселок, барбекю, гости, обсуждающие последнюю распродажу — все, как в
норвежском «Неуместном человеке», где тот свет оказывается раем для
эффективных менеджеров и адом для традиционного человеческого существа.
Если бы Господь был эффективным менеджером, закатов не было бы. Как,
впрочем, и рассветов. Над землей стоял бы бесконечный и безвыходный
рабочий день, восьмичасовой, искусственный, как лампа дневного света.
Отработав положенные восемь, а лучше бы десять часов, стройные ряды
пролетариев, эффективных менеджеров среднего звена и их топ-начальников
отправлялись бы на подзарядку. Там в них быстро закачивали бы требуемое
количество электричества и подновляли цвет лица. Через восемь часов они
снова были бы готовы к употреблению.
Политики тоже не было
бы, потому что зачем политика? В принципе она неэффективна, ибо служит
главным образом для поднятия самооценки. Трудящиеся таким образом
убеждаются, что от них что-то зависит. Но поскольку от них давно уже
ничего не зависит, а идеальное мироустройство — вот оно, дано в
ощущении, то нечего и рыпаться. Эталонная жизнь эффективного менеджера
— это впахивание от двадцати до тридцати в качестве менеджера низшего
звена, скромный труд от тридцати до сорока в качестве менеджера
среднего звена, забота о судьбах корпорации с сорока до пятидесяти в
функции топ-менеджера и решение судеб мира с пятидесяти до шестидесяти
в качестве члена совета директоров; после чего барбекю. Впрочем, бывают
такие акакии акакиевичи, что так до самого барбекю и впахивают в низшем
звене, — но без этих лузеров остальным не с кем было бы себя
сравнивать, так что эффективны и они.
Стоило бы на досуге сочинить фантастический роман о тотально
эффективном мире, где производство впервые оторвано от какого бы то ни
было смысла. Смысл неэффективен. Эффективный менеджер штрафует за
вопрос «зачем». Ему решительно все равно, чем управлять: это может быть
процесс производства детского питания, а может — процесс утилизации
жертв тоталитаризма. От смыслов, с точки зрения эффективного менеджера,
одни проблемы. Это смыслы заставляют людей выходить на площади, срывать
производственный процесс или выборы, организованные другими
эффективными менеджерами; это из-за принципов и целеполаганий вершится
вся кровавая каша человеческой истории. Так эффективному менеджеру
объяснили. Никто и никогда не говорил ему, что люди выходят на площади
и заваривают кровавые каши исключительно вследствие отсутствия смыслов
— ибо когда смысл есть, зачем выходить и заваривать? Эффективный
менеджер искренне удивляется, когда его прекрасно организованный мир ни
с того ни с сего трещит по швам. Ведь все было так хорошо, так
зачищено! Тут-то и выясняется, что, обрубая все сучья в видах
унификации окружающего пространства, он срубил и тот сук, на котором
сидел.
Сейчас уже трудно установить, кто первым произнес слово
«эффективность». По всей вероятности, это был кто-то из либералов или
демократов второй волны, еще недостаточно изученной и мало описанной;
кто-то из людей конца девяностых, согласившихся слишком на многое,
помаленечку сдавших все (а кто из нас лучше? Кто не согласился с
проституированием свободы в олигархических СМИ и профанированием
демократии в девяносто шестом?). Кому-то из этих людей, вероятно,
показалось, что и в самом деле черт с ними с принципами, давайте
работать так, чтобы всего стало много. Если хорошо работать, смыслы
образуются сами собой.
Впрочем, даже если бы это слово и не было произнесено, эффективность
как псевдоним тотальной редукции возникла бы неизбежно. Эффективность —
это и есть псевдоним сокращения, оставления тех, от кого еще может быть
прок. На этом принципе, к сожалению, всегда держалась российская
государственность: давайте отсеем тех, кто не годится, а остальные
вкусят блаженство. Такая редукция — неизбежный этап всех революций:
революции ведь делаются ради превознесения одних и упразднения других,
вариантов нет. Давайте уничтожим боярство и насадим опричнину. Или
опять уничтожим боярство и приведем новых людей из числа торговцев
пирогами с зайчатиной. Или выморим имущих, чтобы ничто стало всем.
Многие историки спрашивали себя: ну хорошо, у нас революция 1985 года,
— но какова она по социальному составу революционеров? Кто кого
победил? Номенклатура осталась невредима, а жертвой оказался тот самый
трудящийся, который так горячо поддерживал перемены году этак в
восемьдесят седьмом. Теперь уже ясно, что в 1985 — 2005 годах в России
происходила с переменным успехом революция эффективности, или
социального дарвинизма, или, если уж называть вещи своими именами, бунт
простоты против сложности. Все сколько-нибудь высокоорганизованное в
результате этой революции гибло вне зависимости от своей идеологической
ориентации: одинаково худо приходилось либералам и консерваторам,
почвенникам и западнистам, старым и молодым, мужикам и бабам.
Прагматика бунтовала против непрагматического.
К великому сожалению, Василий Аксенов в «Редких землях» прав, называя
комсомол не порождением, а могильщиком КПСС (хотя одно другому не
мешает). В КПСС оставался хотя бы призрак идеологии, там наличествовали
хоть какие-то фильтры на входе, — в комсомол пер голый карьеризм,
замешенный на чистейшем лицемерии. Эту комсомольскую революцию мы и
получили — поскольку ВЛКСМ только и занимался селекцией эффективных
менеджеров, для которых идеология была пустым звуком. Иногда это было
даже на пользу населению — так, комсомол пестовал рок-клубы и не
возражал против частной предпринимательской инициативы, поскольку это
было прагматично, перспективно. Вообще все, что так или иначе работало
на уничтожение идеологии, в комсомоле приветствовалось и бралось под
крыло. Уничтожая коммунистическую идеологию, революция 1985 года на
самом деле дисквалифицировала любую. Требуя свободы от догмы —
разрешала все низменное, но наотрез запрещала все сколько-нибудь сложно
организованное. Лозунгом дня стал вопрос «Если ты такой умный, почему
ты такой бедный». Был провозглашен курс на хорошую жизнь — с поминутным
плебейским осмеиванием любых сдерживающих принципов и ограничивающих
правил. Все эти правила были объявлены принадлежностью «совка». Под
совком стали понимать человека, готового ради эффективности, ради
корпорации — не на все.
Дело в том, что главный принцип корпорации — минимизация персонала при
максимализации дохода; страна отличается от корпорации тем, что
рассчитана в идеале на более долгие времена. Беда эффективного
менеджера в том и заключается, что он неэффективен — ибо любой
прагматизм хорош на очень коротких (в историческом масштабе) временных
отрезках. Зло вообще эффективно — но быстро выдыхается; поневоле
вспоминается гениальный афоризм Лукашенко «Плохо, но недолго». Если
страна не ставит себе великих непрагматических целей, она очень скоро
лишается и того необходимого, что входит в прожиточный минимум. С точки
зрения эффективного менеджера, советская власть погибла потому, что
вечно ставила народу великие неосуществимые задачи, забывая при этом
снабжать его джинсами и колбасой. В действительности советская власть
погибла единственно потому, что в силу интеллектуального оскудения, а
также слишком заметного двоемыслия перестала ставить народу достаточно
великие задачи — а главное, в условиях двойной морали и номенклатурного
засилья никто уже не рвался их выполнять. Эффективный менеджер поступил
в полном соответствии со своими представлениями об эффективности: он
объявил систему нереформируемой и упразднил понятие великой задачи как
таковой. А в России это не работает. Не потому, что народ-богоносец
такой из себя альтруист, непрерывно желающий класть живот на алтарь
будущего, — а потому, что Россия находится в зоне рискованного
земледелия, живет холодно и по определению неустроенно. Чтобы выносить
такую жизнь, нужны в самом деле очень серьезные стимулы — материальных,
как правило, не хватает. В России трудно не только ходить на работу, но
даже просто вставать по утрам. Если все время не внушать человеку, что
этими самыми вставаниями и хождениями он указывает светлый путь всему
человечеству, — рано или поздно он запьет, что мы и наблюдаем.
Эффективный менеджер убежден, что если отсечь всех лишних, то есть
неработающих, — Россия наестся досыта. Это, может, и так (хотя не так
по определению, о чем ниже), но этот прекрасный план неосуществим хотя
бы потому, что тогда в первую очередь надо избавиться от эффективного
менеджера — а он на это никогда не согласится. Чтобы наесться досыта,
не нужно вымаривать стариков, отнимать лекарства у льготников, лишать
инвалидов бесплатного проезда и пр. Вполне достаточно выгнать
посредников, которые ничего не производят, но всем управляют. Их
гораздо больше, чем льготников. Один компьютерщик рассказывал мне, что
работает на малом предприятии: там есть менеджер по персоналу, менеджер
по рекламе и начальник, и еще есть этот самый компьютерщик, который и
пишет программное обеспечение. Остальные паразитируют на нем, получая
пять шестых общего заработка. Точно такая же ситуация сложилась на
любом производстве, в любом медиа-проекте и даже в большинстве властных
структур. Мы живем в стране посредников, ничего не производящих, ничего
толком не умеющих, но очень себя уважающих. Культура эффективных
менеджеров тупей, бессмысленней и позитивней самого кондового реализма,
ибо идеалы в ней отсутствуют изначально, а культура без идеала похожа
на дом без хозяина. Редкий эффективный менеджер написал бы хоть на
тройку диктант для седьмого класса — см. хотя бы романы Сергея Минаева.
Эффективный менеджер строго реализует принцип Шекспира: «Сведи к
необходимости всю жизнь — и человек сравняется с животным». В «Лире», в
оригинале, это выражено еще и посильней: «Allow not nature more than
nature needs, man’s life is cheap as beast’s». Тут важно именно это
обесценивание: человек сравняется с животным в цене, в стоимости. Что
мы и наблюдаем — потому что у природы, сиречь натуры, сиречь жизни,
отнимается все, что делает ее жизнью. Все это красиво, но неэффективно.
Сегодня в России предложено оставить семь гиперсуперпупермегаполисов,
между которыми проляжет мертвое пространство: в конечном счете именно к
этому сводится план, предложенный министерством регионального развития.
В самом деле, зачем нам столько земли? Зачем столько своих производств,
если на мировом рынке они все равно неконкурентоспособны? Зачем,
наконец, столько народу? Вне зависимости от идеологии, все мероприятия
российской власти в последние двадцать лет были так или иначе
направлены на редукцию — причем по всем направлениям. Это было
сокращение населения, сопровождавшееся деструкцией просвещения,
деконструкцией здравоохранения и развалом социального обеспечения;
осуществлялось это путем деления всех российских институций на элитные
и общедоступные. Общедоступные деградируют и уничтожаются, вследствие
чего единственной живой средой в стране оказывается Рублевка. О ней
сегодня и пишутся книги — прочая Россия не представляет интереса для
романиста. Писать о ней так же мучительно, как лежать в районной
больнице. Нет более эффективного способа для уничтожения любой страны,
как поделить ее население на перспективное — и отсеянное; в отсев
сегодня ушло три четверти наших компатриотов. Остальным предлагается
забыть об их существовании, ибо тратить время на поддержку того, что не
стоит само, — неэффективно.
Но в этом и заключается главное отличие государства от корпорации:
государство выживает лишь тогда, когда ему нужны решительно все его
граждане. Когда в нем работает единственная универсальная национальная
идея: «Лишних людей у нас нет». Идеальному государству, в отличие от
идеальной корпорации, нужны все его граждане вплоть до последнего
бомжа. Оно заинтересовано не в сокращении, а в приросте рабочих мест.
Его интересует не только прямая выгода, но и элементарная занятость
населения, а лучше бы поглощенность всего этого населения великим
проектом, вне зависимости от того, принесет он быструю выгоду или нет.
Идеальное государство мечтает не о профицитном бюджете, а о полете на
Марс, — и тогда у него сам собою формируется профицитный бюджет. Эту
генеральную зависимость между бескорыстием и профитом сформулировал еще
Корней Чуковский: «Пишите бескорыстно, за это больше платят». В мире
великих сущностей, рассчитанных на долговременное существование,
успешны только проекты, не сулящие половине населения высших благ и
вкусных обедов за счет уничтожения другой его половины. Невозможно
выстроить могущественное государство, вдохновляя граждан идеей
воскресного шопинга в гипермаркете. Напротив, сам шопинг в гипермаркете
и прочие радости консьюмеризма становятся следствием чего-нибудь
этакого непрагматичного, неэффективного с виду — вроде намерения
построить свободную страну, живущую по закону, или удивить весь мир
образованностью своих детей.
Редукция, само собой, не бесконечна. Человеку надоедает ежедневно
отказываться от чего-нибудь еще: от интеллектуальных развлечений, от
телевизора, от осмысленного труда или трехсложных слов (двусложные
короче, эффективней). Сколь бы ни была удобна топ-менеджеру деградация
персонала, неспособного думать уже решительно ни о чем, кроме куска, —
одновременно с этой редукцией нарастает общая тошнотворность бытия, и
она-то кладет предел столь удобно, казалось бы, устроенной системе. В
том-то и заключаются главные претензии самых разных, зачастую
идеологически полярных людей и организаций к нынешней российской власти
— и, соответственно, жизни: эта жизнь состоит из последовательного
отказа от всего хорошего. Для того, чтобы делать деньги, карьеру,
газету, — вы должны с самого начала отказаться от всего, что вам
дорого, и именно ценой этой отрицательной селекции заползти в
социальный лифт. Для подъема по лестнице надо для начала встать на
четвереньки, а лучше бы лечь на брюхо. Охотники, конечно, находятся, —
но их немного.
Эффективные менеджеры в принципе догадываются, что время их на исходе:
нефтяной запас не бесконечен, а другого ресурса они предложить не в
состоянии. Но одна из главных особенностей эффективного менеджера — еще
и редукция собственного сознания: он начисто отрубает у себя
способности к предвидению, тревогу, смутный страх — все, что обычно
помогает человеку готовиться к будущему или предотвращать его.
Эффективный менеджер до такой степени живет настоящим, что когда
наступает будущее — он этого чаще всего не замечает. Он не понимает,
почему вместо офиса вокруг него ржавый пустырь, называемый свалкой
истории. Он даже пытается кем-то командовать на этом пустыре, делая его
более эффективным…
Источник: hr-portal.ru
