«Франция повторяет ошибки России»
Глобализация – это улица с двусторонним движением. Это касается многих сфер, в том числе образования. Например, Болонский процесс не только может изменить систему образования России по некоему «европейскому» образцу, но он уже заметно изменил систему образования в самих странах Европы. Парадоксально, но в ходе этого процесса система образования в Европе становится похожа на российскую. Правда, в тех чертах, которые в России давно подвергаются критике.
О том, что это за черты и как реформы правых повлияли на систему образования во Франции, обозревателю Рабкор. ру Михаилу Нейжмакову рассказал социолог, исследователь Болонского процесса, редактор междисциплинарного журнала «Логос» Александр Бикбов.
Почему в Сорбонне нет факультета менеджмента?
Александр Тахирович! Вводя в России Единый госэкзамен в форме тестирования, авторы реформы образования обычно ссылались на западный опыт. Сторонники ЕГЭ заявляли, что даже во Франции тесты играют большую роль при итоговой аттестации. В ходе экзамена на бакалавра, например…
После такого утверждения следует с большой осторожностью относиться и ко всем прочим суждениям реформаторов. Дело в том, что в системе французских школьных экзаменов ключевую роль играет «классическая» письменная работа, отсылающая к интеллектуальным и критическим способностям выпускника: сочинение в гуманитарных классах и решение задач в естественнонаучных. Тесты в редких случаях вводятся уже на следующей образовательной ступени: для промежуточной аттестации на первых курсах, например, медицинского или физического факультетов. В качестве основного инструмента оценки знаний тесты очень редко используются даже в таких образовательных системах, как американская, на опыт которой обычно ссылаются, когда аргументируют необходимость проведения ЕГЭ в России. Если во Франции работает преимущественно экзаменационный отсев выпускников школ, то в США – аттестационный отбор абитуриентов, который сопровождается рассылкой досье, набора документов, которые кандидат предоставляет университетской комиссии. И опять же, одним из принципиальных инструментов оценки интеллектуальных способностей абитуриента служит эссе. Это одна или две письменных работы, в которых абитуриент способен связно изложить свои мысли либо о предмете или проблеме, либо о том, почему он выбирает эту специальность, этот университет и т. д.
Болонская система предполагает введение двухступенчатой системы высшего образования. Во Франции сейчас, насколько известно, существует трехступенчатая система. Если судить по опыту этой страны, насколько серьезно уровень диплома влияет на положение человека на рынке труда?
Решающим образом. Строго говоря, Болонская система предполагает формализацию трехступенчатого образования во всех странах. Просто где-то, как в России, из этой системы симптоматично исключена аспирантура. Во Франции Болонская система прочно ассоциируется с аббревиатурой «LMD»: licence, эквивалент нашего бакалавриата, master, магистратура, и doctorat, эквивалент аспирантуры. Поскольку диплом призван удостоверить уровень квалификации, полученной в университете, уровень стартовых притязаний выпускника на рынке труда соотносится с тем или иным уровнем диплома. Надо заметить, что тенденция последних 20 лет во Франции – это кодификация навыков во всех профессиональных сферах. Например, 20 лет назад, чтобы стать плотником, сертификат или диплом был не нужен. Сейчас он необходим: человек должен закончить аналог нашего ПТУ или пройти курсы, в противном случае его могут лишить лицензии. И эта тотальная кодификация любых профессиональных навыков – одна из причин, по которой утрачивают проницаемость границы между различными типами учебных заведений. Кроме того, предполагается, что при разбиении образования на три независимые друг от друга ступени и ужесточении требований к сертификации специальностей целый ряд вузов сможет выдавать только дипломы первой ступени.
Кстати, и в России существуют заведения, исходно созданные по этой новой системе, которые до недавнего времени выдавали только бакалаврские дипломы.
Например?
Например, Смольный институт свободных искусств и наук в Санкт-Петербурге, который до недавнего времени выдавал только диплом бакалавра.
Это негосударственный вуз, «коммерческое продолжение» филфака СПбГУ?
Все несколько сложнее: это негосударственный образовательный центр при филологическом факультете СПбГУ. Институция с двойным управлением за счет партнерства с зарубежными вузами. Иными словами, самостоятельный образовательный центр, расположенный между двумя пространствами – российского государственного образования и зарубежного частного.
Так вот, возвращаясь к вопросу о соответствии между дипломом и положением выпускника на рынке труда во Франции… Сегодня, в отличие от ситуации 30–40-летней давности, диплом не дает никаких привилегий на рынке труда. В ситуации массового образования он выступает всего лишь необходимым и минимальным условием доступа к квалифицированному найму: в соответствии с уровнем диплома выпускник получает доступ на стартовый уровень работы. То есть для тех, кто получает бакалаврский диплом, набор доступных профессиональных позиций гораздо уже, чем у обладателя магистерского диплома. По крайней мере, в нормативной модели рынка труда.
Что касается диплома докторантуры (европейский аналог аспирантуры), здесь несколько иная история, в целом, близкая России. Успешное окончание докторантуры не связано напрямую с бонусами на рынке труда: на научных факультетах – это первый необходимый этап в исследовательской или университетской карьере. Хотя докторантура в коммерческой школе рассматривается как аналог МВА, если формально таковой не является. И поскольку ценность научной докторантуры в текущей ситуации становится все ниже, а дипломы первых двух ступеней получает все большее число студентов, есть основания для того, чтобы и третья образовательная ступень некоторое время спустя превратилась в своеобразный рыночный аксессуар. Во Франции последних десяти лет было несколько скандальных случаев использования докторантуры «не по назначению»: успешной защиты диссертации газетным астрологом или ультраправым политиком. Однако эти случаи редки и попадают в центр профессионального и общественного скандала. Следует признать, что кредо большинства университетских преподавателей во Франции – это профессиональная добросовестность и республиканская забота о просвещении, хотя бы потому, что они гораздо более массово и основательно, чем в России, вовлечены в управление вузами, а в их профессиональном состязании существенную роль играют критерии интеллектуальной состоятельности.
В России значение кандидатской степени на протяжении последних 15 лет также быстро девальвируется, надо признать, гораздо быстрее, чем во Франции. В результате деинституциализации личного участия преподавателей в функционировании вуза и отказа от ответственности за его результаты коммерческий перезахват высших учебных квалификаций имеет гораздо более выраженный и драматический характер. Кандидатская и докторская степени становятся тем отличительным признаком, который начинают искать отнюдь не ученые, а крупные политики или состоятельные рыночные игроки, чтобы прибавить еще один знак, своего рода необязательную, но престижную виньетку на свою визитную карточку.
Если посмотреть в Диссертационном зале «Ленинки» те работы, что защищались в 90-е – начале 2000-х, то многие из них напоминают переписанные учебники. То есть научной новизны там не видно…
Это результат опережающей коммерциализации российского образования, которое очень быстро и последовательно переводит вопрос о компетентности в вопрос о рентабельности. Принято считать, что российская образовательная система работает неэффективно. Это так с интеллектуальной точки зрения, но совершенно не так с рыночной. С точки зрения внутренней рациональности вузов как коммерческих предприятий, большинство из них работает как раз очень эффективно. Вузовские администрации умело распоряжаются имеющимися возможностями зарабатывать, доказательство чему – многолетнее существование самих вузов и несменяемость их руководства. Не следует забывать, что часть ренты, которую вузы получат в любом случае, идет за счет обязательной военной службы. С точки зрения экономического самообеспечения, это всего лишь одна из благоприятных и хорошо используемых возможностей. Проблема в том, что подобная экономическая эффективность «любой ценой» дает очень сильный антиинтеллектуальный эффект. Семьи студентов и налогоплательщики вынуждены экономически поддерживать существующую образовательную систему, сколь бы низким ни был производимый ею уровень компетентностей. Если в европейских обществах Болонская коммерциализация идет преимущественно по «белой» схеме, в российских вузах она прошла преимущественно по «серой» и «черной». В результате кандидатская степень, как, впрочем, и диплом о высшем образовании, перестали соответствовать шкале интеллектуальных заслуг. То есть они фигурируют как дополнительное различие в совсем не интеллектуальных контекстах.
То есть они подчеркивают материальный статус, а не интеллектуальный?
Если угодно, да.
А во Франции происходят аналогичные процессы?
В меньшей степени, хотя в последние годы есть признаки сближения двух образовательных систем и приближения французской системы к российской. Во Франции этот процесс пока не имеет столь катастрофического характера, и вызвано это как раз тем, что европейская коммерциализация происходит по «белой» схеме. Неоконсервативные европейские правительства предполагают, что университеты должны стать центрами по продаже сертифицированных услуг, деятельность которых жестко регламентируется финансово и юридически. Именно потому, что в Европе коммерциализация образования – «белая» правительственная программа реформ, хотя и стыдливо маскируемая риторикой «совершенства» и «мобильности», возможен организованный и публичный отпор со стороны университетских коллективов. В этом отличие от российской образовательной системы, где ползучая и откровенно коррупционная коммерциализация на протяжении последних 15 лет превратила преподавательский корпус в бесправную атомизированную массу, сильно зависимую от непосредственных работодателей, вузовского «начальства».
То, что во Франции самых последних лет походит на российскую ситуацию, это изменение условий труда и учебы в университетах в сторону ослабления позиций преподавателей при управлении университетом, роста числа студентов, выходящих из стен вуза с фантомными специальностями – например, менеджер туризма, организатор досуга, специалист по работе с молодежью и т. д.
В одном из российских государственных вузов в начале 2000-х даже существовал факультет домоводства, выдававший дипломы о высшем образовании…
Это уже совсем курьезный пример фантомной специальности. Хотя в случае успеха реформ европейские университеты могут среди прочего прийти и к таким решениям в поисках самофинансирования. Сейчас во Франции это пока мало распространено, в том числе благодаря солидарной и активной защите частью преподавателей и студентов принципов коллегиальности и критического знания: это существенно замедлило реформаторский блиц-поход против университетских «пережитков». Однако уже на протяжении десятка лет все более массовыми становятся специальности, широко представленные в российских вузах: менеджмент, PR и т. д. В нашей стране с середины 1990-х огромное число вузов включили в свои структуры такие факультеты или кафедры, которые быстро превзошли по числу студентов научные и классические специальности и факультеты. Во Франции этот процесс проходит гораздо медленнее за счет того, что государственные университеты не открывают подобных факультетов и специализаций, спекулируя маркой заведения. Например, в Сорбонне нет факультета менеджмента – получить специальность менеджера и диплом MBA предлагают школы коммерции. Рекламу и PR не преподают на факультетах филологии. И за счет этого хотя бы отчасти образовательная система способна удерживать университетский диплом от неконтролируемого превращения в бумажку с сомнительным интеллектуальным обеспечением.
Главный секрет правительства Саркози
Есть ли во Франции жесткое различие на элитные вузы и остальные?
Есть нечто похожее – высокая иерархизация списка вузов. Это сказывается во всеобщем и не всегда обоснованном признании престижа одних заведений в сравнении с другими. Например, «классическая» Сорбонна (Париж-5, Париж-4, Париж-1) более престижна, чем созданный в 1968 году экспериментальный Венсенский университет, ныне Париж-8. В свою очередь, он, как почти парижский университет, более престижен, чем вузы, находящиеся на далекой периферии города, хотя и среди последних есть университеты с высокой репутацией. Особняком стоят и меряются престижем Высшие школы, в том числе коммерческие. Там проводятся вступительные экзамены, отбор абитуриентов высокоселективен, и оттуда студентам открыты некоторые дополнительные возможности для профессиональной карьеры. В исключительных случаях, как в Высшей нормальной школе, студенты имеют статус госслужащих-стажеров, получают стипендию и почти гарантированно – работу по окончании учебы.
Многие французские политики заканчивали Высшую школу администрации. Это примерно как Российская академия госслужбы…
Полагаю, еще более престижно, поскольку попадание туда весьма жестко регламентировано. В Высшую школу администрации можно попасть только после Высшей нормальной школы (одного из самых престижных интеллектуальных заведений), либо после ряда повышений на госслужбе и включения в высший административный эшелон «А». Важная особенность этого заведения заключается в том, что оно аккумулировало в себе не только административный, но и интеллектуальный потенциал. Часть «студентов» Высшей административной школы – это выпускники Высшей нормальной школы, которые учились вместе с будущими преподавателями и известными интеллектуалами, осваивали вместе с ними элитарную интеллектуальную программу и состязались с ними в учебе.
Про Германию можно прочитать, что там, благодаря доступности государственного образования, лет 15 назад практически не было частных вузов. А сейчас они захватывают все больше сегментов образовательного рынка. Во Франции происходит нечто подобное?
Да, конечно. Например, те же самые Высшие коммерческие школы принципиально рассчитаны на получение доходов со студентов и на модель самоокупаемости, близкую к той, на которую в начале своего существования ориентировался российский Государственный университет – Высшая школа экономики. Впрочем, ситуация французских коммерческих школ в последнее время стала напоминать ситуацию с ГУ–ВШЭ. Престижные вузы, ориентированные на самоокупаемость, в конечном счете закрепили свое привилегированное положение в образовательной системе за счет больших госдотаций и решающей политико-административной поддержки.
Во Франции, насколько известно, большинство негосударственных вузов получают госдотации?
Я представлю чуть более ясно общую картину. Во Франции в принципе немного университетов, около 80: статус университета сохраняется за государственными заведениям «с историей» или присваивается тем их производным, что были созданы в 60-е и 80-е годы в ходе университетской экспансии. Государственное образование во Франции доминирует: в частных вузах учатся, как и в России, чуть менее 15 % студентов. Есть негосударственные католические университеты, которых менее 10. Есть высшие коммерческие школы, исходно частные заведения, имеющие государственное признание и аккредитацию наряду с аккредитацией международных ассоциаций бизнес-образования. Есть отдельные технические вузы в частном секторе, такие как Школа информатики. Из сотни частных вузов французское Минобразования дотирует из госбюджета около 60.
Насколько престижным является статус преподавателя во Франции?
Авторитет преподавателя во Франции до недавнего времени был весьма высоким. Преподаватели считались интеллектуалами по должности и до недавнего времени пользовались большим публичным авторитетом. Это неудивительно в политически централизованной стране, где преобладает государственное образование и профессор является, по сути, благородным чиновником Республики. Во многом схожая ситуация была в СССР. Кроме того, как я упоминал, до самого недавнего времени во Франции часть высших госчиновников обязательно проходила через те же учебные заведения (в частности, Высшую нормальную и политехническую школы), что и преподаватели-интеллектуалы. У них были общие вкусы, они читали одних и тех же философов, следили за теми же литературными новинками и т. д. Это немало способствовало признанию мнения и статуса преподавателей со стороны высшей администрации.
Ситуация начала меняться, когда французское правительство и госадминистрация стали пополняться за счет выпускников Высших коммерческих школ и управленцев частного сектора или за счет тех, кто попал в администрацию с дипломом университета, а не одной из государственных Высших школ. К «высоколобым» выпускникам Высшей нормальной школы и Высшей школы администрации они питают вполне естественную, пусть не классовую, но культурную ненависть. Уже дважды сменившееся при президенте Саркози правительство во многом строится на этой антитезе. Когда Саркози только пришел к власти и сформировал свое первое правительство, его особой гордостью и поводом для публичных заявлений было то, что в правительство вошло всего два или три выпускника Высшей школы администрации и один или два выпускника Высшей нормальной школы.
Так вот, вместе с отказом от такого интеллектуального элитизма, ведущего из Высшей нормальной школы в Высшую школу администрации, были подвергнуты дискредитации и жесткой критике все центры, которые производили незаинтересованное знание. Знание, не ориентированное на коммерческий рынок, конкурентную борьбу и т. д. Это, конечно, затронуло университеты и стало критической точкой, когда публичный статус преподавателя оказался под серьезным вопросом. В том числе правительство перестало рассматривать преподавателей всерьез, как значимую социальную силу. Если раньше под какой-либо петицией подписывалось 50 преподавателей, поднятый в ней вопрос становился предметом национального интереса. Сегодня, когда три миллиона человек, включая десятки тысяч преподавателей, выходят на улицы Франции, правительство по-прежнему может оставаться глухим и слепым к их требованиям: остановить коммерциализацию образования или не разрушать Центр национальных исследований (аналог Российской Академии наук). Иными словами, публичное восприятие профессии преподавателя в таких высокоцентрализованных и огосударствленных обществах, как Франция или Россия, сильно связано с отношением к ней со стороны высшей государственной власти.
Студенты обучаются в Высших коммерческих школах бесплатно или за деньги?
Чаще всего за плату. Один из лозунгов, выдвинутых на подъеме Высших коммерческих школ как «современной и эффективной» модели образования – это их самоокупаемость, за счет партнерства с коммерческими компаниями и платы, взимаемой со студентов.
А если у студента есть выбор и его семья сравнительно обеспечена, куда он скорее пойдет: в Высшие коммерческие или Высшую нормальную школу?
Здесь имеет значение социальное происхождение семьи. Если родители занимаются интеллектуальным трудом или работают в госадминистрации, то чаще они отправляют детей в Высшую нормальную школу. По крайней мере, до недавнего времени. Если это выходцы из слоя коммерческих управленцев, рассчитывающие, что их дети сделают карьеру в частном секторе или в госадминистрации, пройдя через коммерческий сектор, они скорее отправят детей в Высшую коммерческую школу. Необходимо учитывать, что от четверти до трети выпускников Высшей нормальной школы являются детьми преподавателей. В свою очередь, в Высшей коммерческой школе от трети до половины студентов – дети управленцев из коммерческого сектора. То есть выбор типа Высшей школы – это в том числе факт воспроизводства семейных моделей образования и профессии.
Следует заметить, что после усиления правых тенденций в правительстве и публичного присвоения особой моральной ценности экономической конкуренции, удобным путем попадания в госадминистрацию становятся Высшие коммерческие школы.
В России возможно оттеснение выпускниками коммерческих вузов выпускников государственных с каких-то статусных постов на госслужбе и в коммерческих структурах?
Возможно. Если сформируются коммерческие вузы, сопоставимые с наиболее известными французскими коммерческими школами – как по своему статусу в образовательном пространстве, так и по характеристикам абитуриентов и студентов. Высшие коммерческие школы во Франции – элитные заведения, которые проводят отбор кандидатов, явно или неявно ориентируясь на имущественный ценз. В конечном счете, они дают доступ к высоким позициям в администрации и коммерческом секторе, их выпускники чаще других становятся крупными управленцами. Если в России появятся такие коммерческие вузы, то их выпускники смогут конкурировать или успешно сосуществовать с выходцами из государственных вузов.
Сейчас в России такие вузы есть?
Простой вопрос и сложный ответ. Большинство российских вузов уже является коммерческим. Но в основном это «серая» и «черная» коммерциализация. Ею затронуты не только малые частные заведения, но и, например, МГИМО или МГУ – по крайней мере, отдельные факультеты. Кроме того, играет роль и российская специфика «белой» коммерциализации. Модель экономического самообеспечения российских вузов сегодня такова, что наиболее престижные и политически обеспеченные точки роста коммерческого образования – это не новые частные заведения, а программы и факультеты в стенах престижных государственных. Таковы вузы, где немалая часть получаемой ренты приходится не на качество образования, а на социальный состав студентов, партнерство с различными международными, частными или государственными структурами и т. п. Те же МГИМО, МГУ или Академия народного хозяйства сегодня отчасти играют роль Высших школ коммерции, но внутри государственного сектора.
На ваш взгляд, какой путь формирования элиты более открытый: через Высшую нормальную школу или Высшие коммерческие?
Во Франции этот и близкие ему вопросы горячо обсуждаются последние 40 лет. Высшая нормальная школа была основана сразу после Французской революции как республиканское учреждение, призванное обучить наиболее способных и образованных «искусству преподавания». На протяжении XX века она выступала цитаделью республиканских идеалов – идеалов меритократии, то есть управления обществом самыми знающими и способными. Именно Школе обязаны началом своей социально ангажированной активности такие французские интеллектуалы, как Жан Жорес и Эмиль Дюркгейм, Жан-Поль Сартр и Луи Альтюссер, Мишель Фуко и Пьер Бурдье. В 1950-е годы система отбора студентов была устроена таким образом, что заметная часть абитуриентов низкого социального происхождения попадали в Высшую нормальную школу через систему интернатов или за счет относительно небольших материальных жертв своих семей и поднимались по социальной лестнице. Они делали административную или интеллектуальную карьеру, нередко привнося в государственное управление и социальные науки идеи социальной справедливости, чувство социального равенства. Вспомним случай Пьера Бурдье: будучи выходцем из относительно скромной социальной среды, он поступил в Высшую нормальную школу и сумел сделать блестящую интеллектуальную карьеру.
Однако в 60–70-е годы механизм отбора стал меняться, все более связывая возможность поступления с социальным положением родителей абитуриентов, которые были способны оплачивать не столько обучение (поскольку оно было и остается бесплатным), сколько время подготовки абитуриентов, в частности, двухлетнюю учебу в подготовительных классах.
То есть тут тоже можно говорить о скрытой коммерциализации образования?
Не о коммерциализации. Тут можно говорить о скрытом воспроизводстве социального неравенства в рамках системы, которая номинально была рассчитана на интеллектуальную меритократию.
Что не удалось Наполеону?
В одной из статей вы писали, что очень важным различием между российской и французской системой образования, является роль ученых советов в вузах. Какова их роль во Франции?
Да, это одна из ключевых черт, отличающих российскую систему от французской. В целом, образовательная система Франции восходит к XII веку, к моменту формирования европейских университетов как самоуправляемых корпораций. И ни Французской революции, пытавшейся отменить университеты как разновидность корпораций, ни Наполеону, который рассчитывал создать безупречную административную машину, включавшую единый национальный университет, не удалось вытравить элемент самоуправления из французской образовательной системы.
Дело в том, что во Франции, как и в большинстве европейских обществ, само понятие администрации отсылает не к фигуре декана, а к Ученому совету или, шире, к коллективу преподавателей, которые совместно решают вопросы, связанные с назначением на должности, квалификацией на звание, отчасти – с распределением финансов. В решении этих вопросов также участвуют сменяемые администраторы, избранные из числа преподавателей, однако власть Ученых советов уравновешивает исполнительную власть администраторов, поскольку первые обладают реальной законодательной силой. В частности, оценкой деятельности преподавателей занимаются сами преподаватели, а не деканаты, как это происходит в России.
Каковы полномочия органов самоуправления преподавателей?
Одним из первых и, возможно, самых важных является аттестация – предоставление права на преподавание. Ученые советы учебных подразделений решают, как и что преподавать; общие собрания (ассамблеи) преподавателей принимают решения по ключевым вопросам управления факультетом и университетом. Но до этого происходит первоначальный отбор: кого-то из еще не институциализированных претендентов преподаватели признают своими потенциальными коллегами. Ежегодно выбранные преподаватели объединяются в комиссии по дисциплинам – и не на уровне отдельного университета, а в рамках общенационального университетского Комитета – чтобы по CV, копии диссертации, набору публикаций, рекомендациям коллег предварительно оценить компетентность кандидата и признать его право на преподавание той или иной дисциплины. Затем те же дисциплинарные комиссии оценивают право коллег на повышение, то есть проводят должностную аттестацию. Иными словами, если коллега хочет получить должность старшего преподавателя или профессора, он подает обширное досье в соответствующие дисциплинарные комиссии. Таким образом, оценивает его не его деканат и не административный совет, а другие такие же преподаватели в своей дисциплине, которые читают его статьи (поскольку нужно предоставить образцы недавних публикаций), рассматривают его профессиональную траекторию, уровень исследовательских проектов – и квалифицируют на должность. До недавнего времени у администрации вузов была возможность аттестовать и проводить «своих» кандидатов на должности преподавателей в обход национальных дисциплинарных комиссий, но доля их была незначительной. Текущая реформа претендует как раз на то, чтобы убрать с пути администраций коллегиальные дисциплинарные комиссии и передать все права аттестации преподавателей администрациям вузов.
Как в России?
Да, точно.
А в принципе сложно стать преподавателем во Франции?
Сложно. После общей аттестации, результаты которой действительны четыре года, прием на конкретную вакантную должность в каждом вузе проводит комиссия из нескольких преподавателей. Поскольку преподаватели являются госслужащими (постоянно занимающими должность и редко увольняющимися до пенсии), обновление преподавательского корпуса происходит медленно. На одно вакантное место преподавателя (причем как в Париже, так и в региональных университетах) может претендовать 150 человек – если речь идет об общедисциплинарных курсах, например, введении в специальность, методов социологии, истории Франции и т. д. В случае, если это более узкая специализация, конкурс меньше. После предварительной оценки досье несколько кандидатов приглашаются на собеседование. Нередко получается так, что, подав досье в несколько университетов по всей Франции, кандидат в преподаватели получает приглашение на собеседование в другом городе. Формальным требованиям соответствуют десятки досье, у многих кандидатов есть исследовательские проекты или зарубежные публикации, и шанс попасть на наиболее желаемое место у каждого из них очень невелик.
При этом, как и в любой системе, местные участники состязаний пытаются обойти «всеобщие» официальные правила отбора при помощи особых уловок. Так, вакантные должности объявляются в национальных изданиях и на сайтах университетов, но набор навыков и компетентностей, требуемых от кандидатов, в ряде случаев формулируется под конкретного человека. Кроме того, по факту получается, что при прочих равных университетские отборочные комиссии склонны отдавать предпочтение своим выпускникам. Но поскольку открытость конкурса – это обязательство, которое должен выполнять любой университет, всегда сохраняется шанс меритократического отбора кандидатов. Всегда есть вероятность, что место этого «заранее известного» кандидата займет другой, более компетентный, узнавший о вакансии из открытых источников и подавший заявку. Эта система, как и российская, далека от идеала, для нее так же характерен сговор и клиентелизм, то есть разновидность неэкономической коррупции. Но она все же более совершенна, чем российская, где открытый конкурс на замещение места преподавателя является фикцией.
В российской системе тоже существуют конкурс на замещение мест преподавателей? Мне, например, не приходилось о нем слышать.
Это показательно, хотя и в России открытый конкурс – законодательно закрепленное обязательство, и официально о вакантных должностях объявляется в университетских изданиях (которые редко кто читает).
По крайней мере, мои знакомые молодые преподаватели, которые недавно заняли эти должности, не рассказывали ничего ни о каком конкурсе в России…
Верно, потому что в реальности этот механизм не действует, его замещает опережающее административное решение. Во многом это наследие советского периода. Во французской системе, несмотря на неофициальное резервирование определенного числа мест «для своих», сама процедура университетского найма дает больше возможностей и вузам, и самим преподавателям, тем самым позволяя удерживать определенную интеллектуальную планку.
А насколько велика во Франции роль студенческого самоуправления?
Решающая – в ряде ключевых точек университетской жизни. Те же общие собрания (ассамблеи), в которых студенты участвуют наравне с преподавателями, могут принимать решения об университетской забастовке или о блокаде университетского здания, как это происходило в последние годы, в рамках движения против коммерциализации образования. В любом вузе действуют студенческие советы, помимо них есть более гибкие формы, такие как ассоциации. Меж — и надуниверситетской организацией является, например, гильдия докторантов (аспирантов), которая ведет ежегодный мониторинг конкурсов на преподавательские должности. В рамках любого французского вуза существуют органы наблюдения за студенческой жизнью. Они являются одновременно органами исследования условий учебы и быта и институтами арбитража спорных случаев. То есть если в ходе обучения или проживания у студентов возникает конфликт с преподавателями или друг с другом, представители этих органов могут обращаться к администрации вузов, предлагая решение проблемы, создавать многостороннюю комиссию и т. д. То, что касается того или иного вида дискриминации, проблем в общежитии, проблем со столовой, эти и подобные им органы решают наравне с администрацией. В некоторые такие органы входят совместно студенты и преподаватели. Так что на уровне университетского самоуправления происходит взаимопроникновение нескольких категорий вузовского «населения», которые в иных случаях не пересекаются.
С другой стороны, студенческие представители обязательно входят в ученые и, часто, в административные советы вузов. В ряде случаев это участие фиктивно и не всегда приносит должные результаты, тем самым напоминая российские реалии. В ряде случаев полномочия студенческих представителей достаточно сильно ограничены. Но, тем не менее, разнообразие форм студенческой власти и значительное число точек соприкосновения, практического воздействия на вузовскую администрацию – решающий фактор, который обеспечивает академические свободы во Франции. Роль этих официальных органов усиливается в моменты роста студенческого движения. Тогда же резко возрастает роль и представительность самого разного рода неформальных студенческих объединений, временных комиссий, дискуссионных групп, коллективов, собирающихся для реализации конкретной задачи, общих собраний (ассамблей), которые принимают решения не только о блокаде университета, но и, например, об организации свободных лекций и приглашении в качестве лекторов известных интеллектуалов.
Выборы в студенческие советы политизированы?
Да, безусловно. Они политизированы. Не в том смысле, что в эти студенческие органы выбирают людей по партийным спискам. Но профсоюзы, партии и общественные организации нередко ведут скрытую работу, чтобы в студенческие представители попали их люди.
Какие политические организации наиболее активны на этих выборах?
Образовательные профсоюзы – как представительные, из «большой тройки», так и малые. Политические движения – троцкисты или анархисты, например. Но это не пишется на предвыборных транспарантах: просто активисты «естественно» обладают большим опытом и большими амбициями в такой активности. И уже задним числом можно обнаружить, что кто-то из студенческих представителей участвует в деятельности такой-то организации.
А молодежные организации политических партий?
В существенно меньшей степени. Студенческие представители – это активисты, действующие локально, вне прямого интереса «больших» политических партий. Если только не считать «большими партиями» троцкистские организации.
Во многих западных странах действия полиции в университетах ограничена. Это является важной составляющей вузовской автономии. Это относится и к Франции?
Безусловно. Среди прочего, автономия состоит в том, что территория университета не подпадает под юрисдикцию полиции, и та элементарно не может входить в университет. Но в последнее время, в ходе акций протеста против правительственного наступления на университеты, полиция появляется в некоторых из них по приглашению ректоратов.
То есть ректораты оказываются на стороне правительства, а не вузовских коллективов?
Некоторые – да, и особенно ревностно. Во время университетской забастовки и массовых студенческих акций этого года некоторые ректоры не только приглашали полицию для «предотвращения беспорядков», но и нанимали постоянную частную охрану, по своим повадкам очень похожую на российские ЧОПы, охраняющие двери вузов прежде всего от протестующих. Они отслеживали наиболее активных студентов, сообщая о тех в ректорат и полицию, могли не пустить преподавателя в здание или избить студента из другого вуза, присоединившегося к коллегам.
Насколько велика во Франции автономия университетов и насколько ее сокращают в последнее время?
Это больной вопрос для французского образования, потому что до недавнего времени, когда вузы управлялись коллективами преподавателей, администрация набиралась на время из самих преподавателей, а студенческие организации, включая профсоюзы, были серьезной публичной силой, автономия университетов была достаточно высокой – в смысле управления процессом и результатами интеллектуального производства в своих стенах.
Последние годы, особенно начиная с 2007 года, были отмечены официальными попытками сократить интеллектуальную автономию университета за счет наделения его автономией коммерческой. В 2007 году был принят закон, который по смыслу аналогичен российскому закону об автономных учреждениях: согласно ему вузам предоставляется и даже вменяется большая степень экономической свободы и ответственности. Появление этого закона было продиктовано попытками сократить государственную поддержку «недоходного сектора» и сделать университеты самоокупаемыми предприятиями. Иными словами, была всерьез предпринята столь знакомая нам еще по началу 1990-х попытка переопределить смысл понятий автономии и свободы с интеллектуального на экономический. В рамках такой лукавой автономии власть в университете предполагается передать ректорам и административным органам университетов, для повышения эффективности управления. Несмотря на решительное сопротивление университетского сообщества, это по-прежнему составляет один из ключевых пунктов образовательной реформы.
Текущие образовательные дебаты во Франции во многом определяются коллизией этих двух смыслов автономии. Понимаемой слева автономии самоуправляемого коллектива. И понимаемой справа, со стороны неоконсерваторов, автономии коммерческого предприятия, свободно продающего свои услуги.
Источник: hr-portal.ru
