История; Новой исторической школы;

«Не слишком долгая история «новой исторической науки » достаточно драматична. Уже само ее рождение было бунтом против утвердившихся в историографии представлений о безусловном приоритете письменных, прежде всего архивных источников, о главенствующей роли событийной истории политической, дипломатической, военной. Л. Февр и М. Блок призывали историков отказаться от академической, «историзирующей » истории, науки «ножниц и клея «, занятой одними только текстами и воплощающейся в «блестящих докладах » и «непроходимом криволесье диссертаций «. Они призывали повернуться «лицом к ветру «, к жгучим проблемам современности, привлекая для их разрешения опыт людей прошлого, а значит, воскрешая жизнь этих людей во всей ее полноте и сложности их привычки чувствовать и мыслить, их повседневную жизнь, их способы борьбы с обстоятельствами. Пользуясь данными географии, экономики, психологии, лингвистики, Блок и Февр стремились к воссозданию не отдельных сторон действительности, а целостного представления о жизни людей, людей «из плоти и крови «. «Удобства ради, писал Февр, человека можно притянуть к делу за что угодно за ногу, за руку, а то и за волосы, но, едва начав тянуть, мы непременно вытянем его целиком. Человека невозможно разъять на части иначе он погибнет «; а между тем, продолжал он, историки «нередко только тем и занимаются, что расчленяют трупы «. Таким образом, «новая историческая наука » изначально несла в себе «антропологический заряд «. Этот в высшей степени увлекательный призыв не мог, однако, не породить в дальнейшем самых разных интерпретаций.

Среди последователей Блока и Февра, на протяжении полувека группировавшихся вокруг журнала «Анналы » и причислявшихся к школе «Анналов » (сам факт существования которой многими, впрочем, ставится под вопрос), велась и ведется острая полемика между разными учеными, разными поколениями школы (сегодня их насчитывается уже четыре) и разными версиями «новой исторической науки «. Сегодня она представлена уже целым спектром историографических течений, таких как новая экономическая история, новая социальная история, историческая демография, история ментальностей, история повседневности, микроистория, а также рядом более узких направлений исследования (история женщин, детства, старости, тела, питания, болезней, смерти, сна, жестов и т.д.). Историческую антропологию иногда перечисляют как одно из них; чаще же весь этот конгломерат не имеющих четких границ, переплетающихся между собой научных направлений именуют историкоантропологическим. Так что историческую антропологию в широком смысле можно, повидимому, считать современной версией «новой исторической науки «. Однако утверждение ее в качестве таковой явилось следствием очередной «драмы идей «. В послевоенные годы преобладающей в «Анналах » была ее экономическая версия, связанная с именем Фернана Броделя (в 1956 г., после смерти Февра, он возглавил журнал). Интересы его сторонников были сосредоточены на реконструкции экономических отношений, главным образом «материальной жизни » прошлого, тесно связанной с повседневностью и существующей во времени «большой длительности «; изучение же того, что Блок называл «способами чувствовать и мыслить «, оказалось почти забытым.

За возрождение этого последнего направления и выступили в начале 60-х годов Ж.Дюби и Р.Мандру, поддержанные группой молодых историков, составивших третье поколение школы «Анналов » Ж Ле Гоффом, А.Бюргьером, М.Ферро и другими. Подходы Броделя были подвергнуты критике за абстрактность, схематизм, «обесчеловеченность «. Именно с того времени вошли в широкий научный оборот названия истории ментальностей и под несомненным влиянием британской культурантропологии и структурной антропологии К.ЛевиСтроса исторической антропологии.

Этот эпизод называют вторым рождением «новой исторической науки «. Одновременно он сопровождался новым бунтом, новым ее «отказом «. Но на этот раз она порывала уже не с традиционной бесхитростнособытийной политической историографией, а с методологически изощренной, функционалистски или марксистски интерпретированной социальной и экономической историей, нацеленной на изучение систем и структур. Как писал Ле Гофф, ментальность стала противоядием против «бестелесных социальноэкономических механизмов «, которыми были полны тогда произведения историков. Отвергая системноструктурную историю, «новая историческая наука » снова отправлялась на поиски «живого человека «.

Очевидно, что по отношению к гуманитарной науке, которая занимается человеком по определению, лозунг антропологизма или «человечности » парадоксален, а вернее, тавтологичен. Речь, разумеется, всякий раз идет об определенном его истолковании. Начиная с 60-х годов залог «человечности » истории усматривается «новыми историками » в изучении ментальной сферы. «[1]

Ментальность явилась тем «окуляром «, через которую стали рассматривать историческую реальность антропологически ориентированные историки.

В фокусе внимания историкаантрополога постоянно находится та точка, вернее, та область действительности, где мышление практически сливается с поведением. Эта область, получившая название «народной культуры «, представляет собой целостный сплав условий материальной жизни, быта и мироощущения, «материк » преимущественно устной культуры, почти не оставляющий по себе письменных свидетельств. Не исключено, что в недалеком будущем «менталистская » версия исторической антропологии тоже будет признана недостаточно «человечной «. Ведь коллективная ментальность, подобно социальным структурам, является, безусловно, одним из факторов несвободы человека, причем несвободы в самом, казалось бы, сокровенном и частном в его собственном сознании; «телесность » и ментальность давят на субъекта не меньшим грузом, чем «бестелесные » социальноэкономические механизмы. Уже и сейчас интерес историков смещается на ту, все же данную человеку «четверть свободы » на фоне «трех четвертей необходимости «, на тот зазор между ментальной заданностью и поведением конкретного человека, который сегодня выпадает из поля зрения историков ментальности. Субстанцию человечности увидят, возможно, в уникальности единичного опыта, моментах личностного выбора как основе альтернативности истории. И это ляжет в основу новой версии исторической антропологии. «[2]

Исследовательское поле Новой исторической школы и исторической антропологии пересекается с исследовательским полем этнопсихологии, которая то же в значительной мере изучает «неформальную » историю различных народов. Именно поэтому исследования французских историков представляют для нас немалый интерес.

Источник: hr-portal.ru